Ху-Жэнь

Цикл о затопленном городе всё-таки продолжается (ага, в год по чайной ложке!) Совершенно неожиданно снова потребовал к себе внимания Садовник из одного из предыдущих рассказов. Если вы его читали, хорошо, а нет, так, наверное, и не нужно, мне кажется, всё и без того понятно.



Не каждый день, нет, это было бы чересчур, но раз в неделю громкий и, казалось, нарочито противный, с гнусавинкой голос объявлял жителям затопленного города:
- Яблоки! Картошка-морковь-лук-чеснок! Помидоры-огурцы-арбузы-дыни! Бананы-апельсины-лимоны-киви!..
Перечислял он так долго, что список можно было и не слушать до конца, а сразу же хвататься за кошелёк – то, что вам нужно, непременно найдётся… если, конечно, какие-то из плодов земных вообще нужны в вашем хозяйстве.
Торговец – смуглый, худой человек – приезжал на большой лодке, уставленной ящиками от носа и до кормы так, что сам он едва туда помещался. Цены гнул не чрезмерные, но и не дешевил, однако деньги принимал с видом безразличным, никогда не считая, хотя сдачу выдавал всегда до копейки. Сложный густой аромат сладости, горечи и остроты, который окутывал его лодку, на время перебивал царившие в городе запахи соли, йода и влаги, заставляя вспомнить о том, что есть ещё мир, где на жирной тёмной земле растёт трава, где ленивое солнце путается в листве деревьев, крупными каплями расплёскиваясь по лицам и телам, и пот выступает на лбу, и шмели жужжат в клевере, и женщины томно потягиваются и в послеполуденном зное забрасывают горсти колотого льда в кувшины со свежевыжатым лимонадом. Мир, как он был задуман и сотворён, жаркая, сочная, преумножающая себя плоть его, не знающая светлой, острой и чистой, как лезвие ножа, тоски затопленного города…

Садовник, тот, что выращивал цветы на крыше, всегда ждал приезда торговца. Во-первых, апельсины любил, а у того они были особенные, с тёмно-красной мякотью, сладкие, сочные, а много сразу не купишь – холодильник в городе разве что в ресторане был, прочие так обходились. А во-вторых, чем-то нравился ему этот замкнутый человек, который, казалось, кроме своего бесконечного перечня товаров, и слов-то других не знал. Садовник вообще молчунов уважал, хоть сам и не из таких, просто не с кем ему особенно и поговорить-то было, уже много лет, как не с кем, отвык. ( Дальше – много  )

На очередном туре в f_ars’e мне повезло, поскольку писать предстояло по вот этой картине Мориса Эшера:
( Смотреть )
Ну, можно ли было упустить такой случай и не написать ещё один рассказ о затопленном городе?!
Честно признаюсь: мне было, в общем-то, всё равно, как оценят эту вещь члены сообщества. Гораздо важнее для меня то, что теперь в моём городе поселился бывший священник-заика…


Отец Себастиан был заикой, и данное ему при крещении мелодичное имя ни за что не смог бы произнести ни с первого, ни с десятого раза. Нигде, кроме храма.
Заикаться он начал в раннем детстве – когда и почему, он не помнил, а мать не рассказывала. Она вообще-то была неразговорчива – его строгая и сильная мать, навсегда оставшаяся чужачкой даже для соседей, проживших бок о бок с нею двадцать лет. Давным-давно отец привёз её в город откуда-то издалека вместе с партией отличных кожаных ботинок и ремней с медными пряжками, и хотя с тех пор золотистые её волосы поседели, а возле углов рта пролегли жёсткие складки, спина матери осталась такой же прямой, талия – такой же тонкой, а имя – таким же непонятным: Мара. Когда отец погиб, многие в городе считали, что богатая и молодая вдовушка либо тут же вновь выскочит замуж, либо постарается как можно быстрее распродать имущество и уехать на свою неизвестную никому родину. Но Мара, казавшаяся в чёрном ещё выше и стройнее, уже через день после похорон, крепко сжимая руку своего четырёхлетнего сына, вошла в кабинет управляющего центральным магазином и оставалась там до позднего вечера, разбирая бумаги, сверяя цифры и требуя отчёта по любому показавшемуся ей спорным вопросу ледяным размеренным голосом. Такая же тщательная ревизия состоялась и в двух филиалах, и на складе, и всюду мать вместо прощания кивала на молчаливого Себастиана и говорила:
- Это его деньги, а не мои. А его я обязана защищать.
И она защищала его, как могла – не только от вороватых управляющих, но и от всего мира. Даже самые отчаянные уличные мальчишки из числа тех, кто неизменно заводил: «Зззззззззз!» - едва лишь Себастиан переступал порог дома, смолкали и старались сделать вид, что заняты какими-то неотложными делами, когда она подходила к окну и бросала цепкий взгляд во двор. Но всю жизнь стоять у окна она не могла, и тем злее накидывались на её сына сверстники, пока она корпела над бухгалтерскими книгами или готовила обед, и тем сильнее и мучительнее спотыкался он на каждом звуке. С маленьким сиротой возились лучшие врачи, но справиться с заиканием не удавалось, поэтому вместо школы, где его могли бы дразнить или обижать, Себастиан занимался дома с наёмными учителями, которых мать безжалостно выгоняла за одну лишь усмешку, скользнувшую по лицу во время ответа старательного, но пробуксовывающего на половине букв ученика. ( Дальше?  )

Тем, кто не читал рассказки по тэгу «затопленный город», объяснять, о чём это, сложно. Но я попробую. Есть такой город, в который в одну прекрасную ночь пришло Море, затопив его почти целиком (за исключением верхних этажей некоторых зданий). И в этом городе живут люди. Немного, в сущности, горстка. Люди со своими историями. Иногда я рассказываю эти истории за них, иногда они пытаются говорить собственными голосами – как на этот раз. И вот такие рассказки даются мне сложнее всего, потому что я (как и все мы) больше всего люблю говорить о себе и от себя. Но я пытаюсь, да. :)

Да я вообще здесь задерживаться не собиралась! Я в заповедник ехала.
Тут, недалеко от города раньше заповедник был – как сейчас, не знаю. Место оплачиваешь, палатку напрокат берёшь – и живи. Я и собиралась зайти поглубже в лес, плевать, что там электричества уже нет и до воды топать нужно – зато от всех остальных далеко. А я людей не люблю, да. Хоть в отпуске, думаю, отдохнуть.
Да, в отпуске. А что? – целый год проработала, мне восемнадцать уже. Не к родителям же в гости ехать, к скандалам их ежедневным. Отец пьёт, а мать ему истерики устраивает, я этого так наслушалась – во, до сих пор в ушах звенит! Я поэтому и работать в другой город уехала: у нас квартиры дорогие, фиг снимешь, а там ничего, вот даже на отпуск скопила. Родители, конечно, ныли: «Учись, учись!» – они-то оба со степенями, в одной исследовательской лаборатории работали, там и познакомились, я поздний ребёнок. Отец уже тогда пил, но так – не сильно, не каждый день до беспамятства, разве что на выходные… Он всю жизнь пил, кажется. Я даже думаю, может я оттого такая и получилась… ну, говорят же, что у алкоголиков дети-мутанты бывают, вот и я мутант, только мне ещё повезло, что незаметно ничего, могла б всю жизнь прожить и не узнать. ( Дальше? )

Эту рассказку я «задолжала» довольно давно: вывесила кусок из начала, а дальше застпорилась. Но нет худа без добра: когда сгорел комп, текст уцелел в журнале, так что я смогла всё-таки его написать. И это ещё одна история о затопленном городе – очень простая. Может быть, даже слишком простая. Ну, уж какая получилась…


Есть люди, предназначение которых – мчаться на лихом коне, возглавляя атакующую кавалерийскую лавину. Есть те, кого легче всего представить за кафедрой, рассеянно стряхивающими мел с пиджака, под аплодисменты после удачного доклада. Я уже не говорю о девицах, которых природа создала, кажется, исключительно ради того, чтобы они один-единственный раз в жизни выпорхнули из широких дверей Дворца бракосочетаний в белом платье, слепя случайных и неслучайных свидетелей блеском своих восемнадцати лет. Ну, а моя главная роль, похоже, довольно скромна - идти с кружкой кипятка в руке по вагону мчащегося в ночь скорого поезда. Вот она я: не юная, не старая, длинный халат, дорожный, шлёпанцы-босоножки – в таких и в купе удобно, и по перрону пройтись не страшно, шагаю уверенно и твёрдо – привыкла к поездам дальнего следования. На шее – плеер, в застёгнутом кармане - деньги-паспорт-билет; ещё бы печать «Пассажирка» на лбу для полноты картины. ( Дальше? )

Ещё один рассказ из цикла о затопленном городе. Ну да, приходится признать, что это уже цикл – я и метку поставила для тех, кто предыдущие не читал.



- Марк, не все мальчики могут быть моряками!
В первый раз он услышал эту фразу лет в шесть, когда к ним в гости приехал дядя. Дядя был морским офицером, и когда он шёл по улице в своём мундире цвета ночного неба с белоснежным шарфом цвета полуденных облаков, все девушки смотрели ему вслед, а он не смотрел ни на кого, потому что не было в городе девушки, и вполовину столь же прекрасной, как его жена – тётя Марика, которая редко говорила, но улыбалась куда чаще и светлее, чем солнце её далёкой родины. Да, такой дядя – это не какой-нибудь там старший брат, который «твоего брата одной левой поборет»! О таком дяде даже говорить-то самому ничего не нужно, наоборот, все мальчишки с твоей улицы обступают тебя и расспрашивают, на каком корабле он плавает, в каких морях он бывал, есть ли у него кортик, и правда ли, что он привёз тебе настоящий барометр. Правда-правда - а то, что барометр подозрительно лёгкий, и на задней стороне обнаружилась у него надпись “Made in Hong Kong” знать никому не обязательно! И кортик у дяди есть, только лежит почему-то в чемодане, а зря, он, Марк, такую красоту бы носил, не снимая, да и будет ещё носить, конечно, - дайте только вырасти!
И всё это было так здорово, так здорово – до того самого дня, когда дядя взял у начальника порта моторную лодку. Раньше Марк море видел только на пляже, да и то глубже, чем по пояс, ему заходить не разрешали, ведь его отец (смешно, да-да!) и плавать-то не умел. Ну, да что с него взять – портной! А тут дядя сказал: «Поехали, покажу тебе островок, куда я пацаном плавал – интересно, сохранилась там ещё тайная пещерка?» - и весь вечер и всю ночь накануне поездки Марк был невероятно счастлив, и представлялись ему спрятанные в пещерке немыслимые сокровища: настоящая пенковая трубка, клетка с живым попугаем, зубы акулы и что-то ещё, смутно во сне различимое, но драгоценное. ( Но…  )

Я понемножку продолжаю пытаться описать затопленный город из своих снов, точнее, населяющих его людей. Только очень уж трудно идёт. Ну, всё, как обычно: про себя писать легко и приятно, а как берёшься ещё за кого-то, тут и начинаешь спотыкаться на каждом шагу, хотя, кажется, всё про этого человека знаешь. Наверное, не надо было от первого лица писать, чужую интонацию очень сложно вытягивать, но захотелось попробовать, уж извините, кому не понравится :)


Она меня не узнала. Ничего удивительного, в общем-то: такое уж у меня лицо, стандартное. В России – русский, в Германии – за немца принимали, в Швеции – за шведа, здесь – тоже за своего держат… Да я привык уже, так даже легче. Только вот иногда странно бывает: не узнала. Ну, пятнадцать лет прошло, растолстел, волосы почти все повыпадали, шайзе, хотя и тогда уже редкие были… А она совсем не изменилась, я и не думал, что так бывает, в точности такая же, не красавица, да, так и не была же красавицей…
Пятнадцать лет. Нет, почти двадцать уже. Я тогда институт закончил, пошёл на завод инженером, можно было и в НИИ какой-нибудь устроиться, но что там за деньги – 120 рублей. Я-то думал, на кооператив скоплю, очень уж мать достала, а тут через пару лет такое началось – какие там кооперативы? Мне двадцать пять было, а ей чуть поменьше. Взрослые. Я с ней на репетиции познакомился, сестра одного чувака, мы с ним в группе играли. Так, ничего серьёзного, запад снимали, своё что-то пытались – я же музыкальную школу окончил, ну, меня Серёга туда и подтянул. Да и поиграли-то всего несколько месяцев.
А она одна жила, квартиру ей какая-то родственница на год оставила, ну, я раз в гости зашёл, два, три, потом задержался, стали встречаться. У неё телефона-то не было, она мне сама по вечерам звонила, я, если дома, всегда старался первым трубку схватить, а то мамаша у меня… блин, да не дай бог вам такую мамашу! Хорошо, спать рано ложилась, часов в 10 вечера. Я ещё полчасика выжду, сваливаю незаметненько, чтобы без скандала, - и к Женьке. Её Женька звали, это тут уже Эжени… ( Дальше?  )

окончание. Начало - здесь

( Читаем?  )

Такое вот кривое название получилось у второй истории про город, в который пришло море. Будет ли третья или пятая, не знаю. Как получится. На самом деле, всё, что я могу, это просто тупо записывать то, что плывёт у меня перед глазами, уже не ожидая ничьих слов, тем более, что люди, слова которых для меня важней, чем остальные, обычно всё равно молчат. Ну, и что?


Ольга сидела на дереве, болтала ногами (совсем по-детски, а ведь взрослая уже – 15 лет, но когда ноги так высоко, попробуй ими не болтай!) и смотрела на луну. Ну, «на дереве» - это громко сказано, на таком дереве кто хочешь усядется: два ствола от одного корня растут, и тот, что потоньше, изгибается, прямо как скамейка – упало, наверное, на него что-то, пригнуло к земле, с тех пор и остался такой кусочек ствола горизонтальный.
Раньше Ольга в этом лесу редко бывала: от города далековато, машины у матери нет, да и въезд сюда платный. А сейчас, когда дома затопило, временный лагерь здесь раскинули – не в глубине заповедника, конечно, а так, на опушке. Сорить нельзя – за каждую бумажку штраф, в чащу заходить нельзя – штраф, ветки ломать нельзя, грибы собирать нельзя… Может, и на деревьях сидеть тоже нельзя, но только кто ж увидит? Егеря по ночам спят обычно…
Вдали, километрах в трёх отсюда плескалось море, пришедшее в их город, странное море, когда-то мирно прятавшееся за восточной окраиной – порт, склады, а до первого настоящего пляжа час на электричке ехать нужно было. А сейчас оно разлеглось на площадях и улицах, укрыло дома до третьего-четвёртого этажа – школа, говорят, целиком под воду ушла, даже и не найдёшь, где стояла. Смешно: а ведь раньше мечтали о пожаре или наводнении – хоть бы что-нибудь, лишь бы в школу не идти!
Ольга вспомнила ночь наводнения: как металась по квартире мама, хватая то одну вещь, то другую, нервно шепча (хотя что шептать-то – никто ж не спит!): «Та-ак, магазин уже затопило, но до Шварцев пока не добралось, время есть, время есть…» - пока сама она аккуратно, шажок за шажком выводила бабушку Дону к чердачной лестнице – на крышу. А потом они ждали вертолёта и смотрели, как судорожно вспыхивают в последний раз и гаснут под водой уличные фонари – только те, что на старой площади, остались светить почему-то, говорят, они и сейчас светят, может, изоляция хорошая, или лампы какие-нибудь особые…
Вещи они успели спасти почти все – даже бабушкино кресло вытащили на крышу, но в вертолёт оно, конечно, не поместилось – так и стоит, наверное, накрытое синими портьерами, и чемоданы с постельным бельём и книгами – рядом. Жаль, конечно, что с собой только самое необходимое разрешили, но ведь когда-нибудь можно будет вернуться, достать, правда? ( Дальше?  )

окончание сейчас будет

начало - здесь


На самом деле эту комнату не я обживала – она мне готовая осталась после Эжени. Это вот её кровать, и шкаф её, и зеркало, а вот кресло уже я сама привезла. Нет, Эжени здесь не живёт больше, так уж получилось: я приехала, а она уехала – на том самом корабле. Куда? Не знаю, она мне не говорила.
Ох, не люблю я эту историю рассказывать! Я и себя-то прежнюю уже плохо помню, словно первые тридцать пять лет жизни и не мои были. Кем же я работала-то тогда… Ну, неважно! Словом, вытащила меня однажды подруга на курорт. Я эти пляжи, если честно, терпеть не могу: обгораю мгновенно, кожа тонкая, даже и не поплаваешь толком… А здесь знаете, как по ночам плавать здорово! Я в одиннадцать вечера, если ночь обычная и моряков встречать не нужно, моторку на прикол ставлю – люди же спят, шуметь нельзя, а сама купальник надену – и прямо из северного окна в волны. Это я только нырять не могу, а плавать – сколько угодно, меня вода хорошо держит. Мы так, кстати, с Томом и познакомились: плыву, звёздами любуюсь, и вдруг какая-то штука – мне прямо по плечу! Это он очередную свою скульптурку бросил, не глядя. Я от неожиданности забарахталась, а Том решил, что тону, спасать полез. Он вообще-то нелюдимый, если бы не этот случай, может, никогда бы и не разговорились…
Ну да, я же про то, как сюда попала, рассказывала… Так вот, на курорте на этом подруга моя быстро с местным парнем познакомилась… как же его?.. Алим, что ли? Красивый парень, высокий, широкоплечий… Местные вообще любят с туристками романы крутить – даже и не жиголо. Удобно: две недели бурных страстей – и до свидания, никаких претензий. Только меня лично всё это и дома достало. Не везло мне, никогда не везло. Я влюбляюсь, а в меня – нет. Иногда даже думала: хоть бы соврал кто для приличия, хоть день себя счастливой почувствовать… Сейчас и вспоминать-то странно.
( Дальше?  )

А не написать ли мне про город-в-воде, спросила меня замечательнейшая cambala, причем про любовь. и колокольню. и лодку. Я-то поначалу, как всегда, попыталась отбрехаться, а потом поймала себя на том, что ведь пишу…
Рассказка довольно длинная получилась, так что выкладывать буду двумя порциями.


В моей комнате резких движений лучше не совершать. Знаю, знаю, но всё равно вскакиваю так, что только мелкие смерчики разлетаются от моей юбки, взмахиваю руками, встряхиваю длинными тяжёлыми волосами снизу вверх, отбрасывая их за спину, а влажный солёный ветер, как вечный скорый поезд, летит из распахнутого настежь северного окна в распахнутое настежь южное. И на любое движение воздуха низким гулом отзывается огромный колокол с высокого, едва различимого потолка. А ведь говорят, дескать, низкий гул – это плохо, угнетает это, ввергает в депрессию, да сумасшедшая ты что ли – жить на заброшенной колокольне! Может быть, я и сумасшедшая, а только депрессий в этом городе у меня ещё ни разу не бывало, и гудение моего колокола мне нравится – красивый звук, чистый, закатный, ах, как бы раскачать его, чтобы ударил по-настоящему? Но верёвка давно прогнила, и язык отвалился – вот она, дырка в полу, стенкой от старого шкафа прикрытая, а сам язык – давно уже на дне, найти-то, наверное, можно, а как поднять? как привязать?
На дне - значит, под водой. Дело в том, что город наш затопило – лет десять назад, а может, больше, не знаю, меня тогда тут ещё не было. Вот так вот просто: вздулась река, подступило море и – только верхние этажи да башенки торчат. Нет, говорят, на Восточной окраине воды чуть – только-только мостовую прикрывает, в самые сильные приливы выше ступенек не поднимается. Может быть. Я туда не плаваю.
Поначалу-то все думали: ну, наводнение, ну бывает. Спасатели, вертолёты, тёплые одеяла… А вода всё не уходит и не уходит – даже и не собирается. Большинство жителей из временного лагеря, который на суше в ста километрах отсюда развернули, поохали-поохали, город-то красивый, старинный, жаль бросать – и разъехались на новые места: кто к родственникам, кто так, куда посуше. Но были и те, кто вернулся. ( Дальше?  )