![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
kizuneКажется, этот рассказ я уже пыталась написать… или не совсем этот… или совсем не этот… Ну и ладно…
С Днем учителя поздравляли в субботу, а теперь был уже понедельник, и длинная-длинная неделя впереди. Вообще Ирка считала ужасно несправедливым то, что у взрослых, которые вечно хвастаются, какие они большие и сильные, два выходных, а в школе – всего один. Лучше бы наоборот! А еще лучше (Ирка никогда никому не желала зла), пусть на работе у мамы и папы всё останется, как было, а ученикам дадут побездельничать три дня. Суббота, воскресенье и понедельник – здорово же, а главное – неделя будет начинаться с выходного …
В этот раз третьим-четвертым уроками поставили два природоведенья, раздали всем полиэтиленовые мешочки, которые только кажутся маленькими, а влезает-то в них – ого-го, и отправили собирать жёлуди. И не вздумайте разбегаться по домам – учительница в конце проверит, кто сколько набрал.
Дубы росли совсем неподалеку: между их школой и музыкальной был скверик - не скверик, а что-то похожее с протоптанными в разных направлениях среди деревьев тропинками. Ирка быстро поняла, что собирать лучше всего за углом музыкалки – там ходили мало, и жёлуди попадались целые, не раздавленные. Вообще, конечно, жёлудь – штука интересная: лакированный, плотный, с фигурной деревянной шапочкой. Поначалу он вообще кажется цельным, как резные шишечки на бабушкином буфере, но если расковырять его ножиком или уголком металлической линейки (ногти у Ирки были слабенькие и моментально ломались), видно, что блестящая шкурка снимается, а внутри – две половинки, похожие на арахис, только крупнее, гораздо тверже и совсем невкусные. Но всё это интересно, когда разглядываешь один жёлудь, а попробуй-ка набрать целый мешок! Ирка – девочка толстенькая, ей нагибаться трудно. Одно дело – зарядка, там двадцать наклонов – и всё, а тут… Так что она старалась найти местечко с целой россыпью желудей, становилась на коленки (всё равно колготки коричневые!) и тогда уже начинала наполнять свой мешок. Кстати, колготки эти, как и школьную форму, она ненавидела неимоверно. Во-первых, жарко. Взрослые, вон, еще в легких платьях и рубашках ходят! А во-вторых, кожа, привыкшая к летним ситчикам, постоянно чесалась от плотной ткани. Хорошо пацанам – пиджачок снял, в рубашке остался…
Между прочим, пацанов рядом крутилось двое: Сережка Пригожев и его друг Борька Несторенко. В классе Пригожев обычно дразнился и норовил ущипнуть или дёрнуть за косу, сбивая бант так, что приходилось переплетать, и Ирка вечно ходила с косичками, в одной из которых красовался завязанный мамой пышный бантик, а в другой – ее собственное кривое и мятое произведение. Но когда других пацанов, кроме ходившего за ним хвостом Борьки, рядом не было, Сережка вёл себя вполне нормально: рассказывал про новое кино, про собаку, которая живет у них во дворе и про старшего брата-пловца, занявшего третье место на юношеской спартакиаде. Так что Ирка, в общем-то, на него не обижалась: из всех дразнилок она больше всего ненавидела «толстая-бочка-родила-сыночка», а так ее Пригожин никогда не обзывал.
- И чего мы эти жёлуди собираем? – ворчала она, благо, было, кому слушать. – В первом классе собирали, сейчас…
- А для свиней, - отозвался Борька, который до пяти лет жил в селе, и явно подражая кому-то, добавил, – Свинья жёлудь любит!
Ирка представила себе неохватную хрюшку с сельскохозяйственной выставки (вот и в этом году они на ВДНХ павильон поставили – надо сходить) и засомневалась:
- Да ну! Этой свинье все наши мешки – на один обед.
- Это для поделок, - авторитетно заявил Пригожев. – Скоро на труде нас будут учить из желудей человечков и машинки делать.
- Ничего себе человечков будет, – захихикала Ирка, - целый город!
И тут же представилось ей, как после этого урока труда они всем классом выходят и выпускают сделанных человечков в родной сквер, словно пойманных птичек, а те, встав на ломкие спичечные ножки, быстрей-быстрей разбегаются строить себе домики – зима скоро…
Свои мешки Сережка с Борькой уже наполнили, двумя руками сгребая в них жёлуди прямо вместе с веточками и сухими листьями, а у Ирки пока было меньше половины – зато красивых, чистеньких желудей. Она уже собиралась плюхнуться на коленки возле очередной россыпи, но тут они – все трое одновременно – увидели деда.
Дед был страшным – но не таким, как злобные сухие старики в черных пиджаках и с палками, и не таким, как замызганные алкаши, с трудом ворочающие языком и тяжело, словно комки тины, шлепающие маты. У деда были всклокоченные седые волосы цвета грязной стали и широкие, белоснежные, по-брежневски торчащие вперед брови, а лицо расчерчивали крупные морщины, в которые намертво въелась не то грязь, не то очень темный загар. Вместо пиджака – коричневый свитер грубой вязки, на ногах – какие-то непонятные штаны в рубчик. И кашлял дед страшно, скрипуче и громко – собственно, из-за этого-то кашля они его и заметили.
Конечно, Ирку много раз предупреждали, чтобы она не разговаривала с чужими взрослыми, а то оглянуться не успеет, как запихнут в машину – и привет. Но, во-первых, никакой машины поблизости не наблюдалось, не заехала бы она в сквер, а во-вторых, дело происходило совсем рядом со школой, где все чужие взрослые неизменно оказывались либо учителями, либо чьими-то родителями – уж это Ирка к началу второго класса прочно усвоила. Да и дед, откашляв, показался ей вовсе не страшным, а скорее, растерянным и жалким. А старикам, вообще-то, нужно помогать.
- Вы кого-то ищите, да? – спросила Ирка. – Вы чей-то дедушка?
Вместо ответа старик замотал головой так, что его редкие седины взметнулись и опали, показав гладкую зеленоватую кожу между волосами.
Значит, ничей. В их дворе жила одна ничья бабушка – целыми днями сидела на лавочке под тополем и вязала крючком кружевные салфетки из тонкой, слегка пожелтевшей белой пряжи. Иногда Ирка, выходя на прогулку со своим сиамским котом, присаживалась рядышком и заводила беседу, но Француз спокойно сидеть не желал – так и норовил вырваться и забиться под машину, залезть на дерево или погнаться за птичкой, так что узнать, зачем старушке столько салфеток, до сих пор не удалось.
Но то была знакомая, соседская бабушка. А что делать с этим чужим ничьим дедом, который и уходить по своим делам не желал: стоял, смотрел, как потерявшийся пёс? Прямо под его носом становиться на коленки и собирать жёлуди как-то неловко… И Ирка решила использовать безотказный способ, который всегда применяла, когда Димка с третьего этажа приходил к ней поиграть и засиживался до полного надоедания.
- Простите, - вежливо сказала она, - Вам уже, наверное, домой пора?
- Пора, это уж точно, пора, - вздохнул старик. – Знать бы еще, куда…
- То есть Вы потерялись? – уточнила Ирка.
То, что пенсионеры иногда теряются, она тоже знала. Вон, Витькина бабушка вышла как-то раз за хлебом – и нашли ее только на вторые сутки, в больнице, на другом краю города.
- А где Вы живёте?
- Так знал бы, где, разве б заплутал? – как-то скованно развел руками страшный дед. – Домов-то тут много – и все одинаковые…
Когда потеряешься, полагалось рассказать об этом милиционеру. Но никаких милиционеров поблизости не было, да и, если честно, Ирка их побаивалась, зная, что главная обязанность людей в форме – арестовывать и сажать в тюрьму. Можно было бы обратиться за помощью к пацанам, но они явно струсили: Борька сидел на корточках, полускрытый кустом и преувеличенно-старательно собирал жёлуди, а Сережка прислонился к забору музыкалки, делая вид, что следит за семиклассницами, несущими футляры со скрипками и дурацкие папки на тесемочках. Тогда Ирка просто молча принялась разглядывать старика – и углядела.
- Дедушка, так у Вас же свитер шиворот-навыворот одет!
- Как это? Где? – всполошился тот.
- Ну, вот смотрите: сбоку шов наружу, и нитка торчит.
- Ах ты неладная! Вот же напасть! – и старик засуетился, прямо на их глазах, не стесняясь, стянул с себя свитер, под которым обнаружилась смешная белая рубаха с завязочками у горла и на рукавах, вывернул его и напялил вновь с таким довольным видом, что казалось, будто даже морщины на его лице слегка разгладились.
- Ну, спасибо тебе, маленькая, - с чувством сказал он и протянул, было, корявую ладонь погладить Ирку по голове, но та сделала быстрый осторожный шажок назад.
- Ладно, - опять деревянно развел он руками. – Ты уж в гости заходи при случае. Здесь я, рядом.
Дальше всё произошло, как в какой-нибудь старой, черно-белой киношной сказке: старик сделал несколько шагов по направлению к мощному узловатому дубу, прислонился лбом к его коре и неуловимо глазу слился с деревом, исчезнув без следа.
Сухой бурый лист спланировал с ветки и упал прямо на Иркину макушку. От неожиданности она едва не вскрикнула, вздрогнула, пакет вырвался из ее пальцев, и желуди немедленно раскатились по жухлой траве.
- Ну, сме-елая… - восхищенно протянул Борька, а Сережка отлепился, наконец, от забора и протянул ей свой мешок:
- На, возьми. Я себе еще насобираю.
- Нет, - сказала Ирка, - Ты мне чистых набери, а то вдруг всё-таки не для свиней.
С Днем учителя поздравляли в субботу, а теперь был уже понедельник, и длинная-длинная неделя впереди. Вообще Ирка считала ужасно несправедливым то, что у взрослых, которые вечно хвастаются, какие они большие и сильные, два выходных, а в школе – всего один. Лучше бы наоборот! А еще лучше (Ирка никогда никому не желала зла), пусть на работе у мамы и папы всё останется, как было, а ученикам дадут побездельничать три дня. Суббота, воскресенье и понедельник – здорово же, а главное – неделя будет начинаться с выходного …
В этот раз третьим-четвертым уроками поставили два природоведенья, раздали всем полиэтиленовые мешочки, которые только кажутся маленькими, а влезает-то в них – ого-го, и отправили собирать жёлуди. И не вздумайте разбегаться по домам – учительница в конце проверит, кто сколько набрал.
Дубы росли совсем неподалеку: между их школой и музыкальной был скверик - не скверик, а что-то похожее с протоптанными в разных направлениях среди деревьев тропинками. Ирка быстро поняла, что собирать лучше всего за углом музыкалки – там ходили мало, и жёлуди попадались целые, не раздавленные. Вообще, конечно, жёлудь – штука интересная: лакированный, плотный, с фигурной деревянной шапочкой. Поначалу он вообще кажется цельным, как резные шишечки на бабушкином буфере, но если расковырять его ножиком или уголком металлической линейки (ногти у Ирки были слабенькие и моментально ломались), видно, что блестящая шкурка снимается, а внутри – две половинки, похожие на арахис, только крупнее, гораздо тверже и совсем невкусные. Но всё это интересно, когда разглядываешь один жёлудь, а попробуй-ка набрать целый мешок! Ирка – девочка толстенькая, ей нагибаться трудно. Одно дело – зарядка, там двадцать наклонов – и всё, а тут… Так что она старалась найти местечко с целой россыпью желудей, становилась на коленки (всё равно колготки коричневые!) и тогда уже начинала наполнять свой мешок. Кстати, колготки эти, как и школьную форму, она ненавидела неимоверно. Во-первых, жарко. Взрослые, вон, еще в легких платьях и рубашках ходят! А во-вторых, кожа, привыкшая к летним ситчикам, постоянно чесалась от плотной ткани. Хорошо пацанам – пиджачок снял, в рубашке остался…
Между прочим, пацанов рядом крутилось двое: Сережка Пригожев и его друг Борька Несторенко. В классе Пригожев обычно дразнился и норовил ущипнуть или дёрнуть за косу, сбивая бант так, что приходилось переплетать, и Ирка вечно ходила с косичками, в одной из которых красовался завязанный мамой пышный бантик, а в другой – ее собственное кривое и мятое произведение. Но когда других пацанов, кроме ходившего за ним хвостом Борьки, рядом не было, Сережка вёл себя вполне нормально: рассказывал про новое кино, про собаку, которая живет у них во дворе и про старшего брата-пловца, занявшего третье место на юношеской спартакиаде. Так что Ирка, в общем-то, на него не обижалась: из всех дразнилок она больше всего ненавидела «толстая-бочка-родила-сыночка», а так ее Пригожин никогда не обзывал.
- И чего мы эти жёлуди собираем? – ворчала она, благо, было, кому слушать. – В первом классе собирали, сейчас…
- А для свиней, - отозвался Борька, который до пяти лет жил в селе, и явно подражая кому-то, добавил, – Свинья жёлудь любит!
Ирка представила себе неохватную хрюшку с сельскохозяйственной выставки (вот и в этом году они на ВДНХ павильон поставили – надо сходить) и засомневалась:
- Да ну! Этой свинье все наши мешки – на один обед.
- Это для поделок, - авторитетно заявил Пригожев. – Скоро на труде нас будут учить из желудей человечков и машинки делать.
- Ничего себе человечков будет, – захихикала Ирка, - целый город!
И тут же представилось ей, как после этого урока труда они всем классом выходят и выпускают сделанных человечков в родной сквер, словно пойманных птичек, а те, встав на ломкие спичечные ножки, быстрей-быстрей разбегаются строить себе домики – зима скоро…
Свои мешки Сережка с Борькой уже наполнили, двумя руками сгребая в них жёлуди прямо вместе с веточками и сухими листьями, а у Ирки пока было меньше половины – зато красивых, чистеньких желудей. Она уже собиралась плюхнуться на коленки возле очередной россыпи, но тут они – все трое одновременно – увидели деда.
Дед был страшным – но не таким, как злобные сухие старики в черных пиджаках и с палками, и не таким, как замызганные алкаши, с трудом ворочающие языком и тяжело, словно комки тины, шлепающие маты. У деда были всклокоченные седые волосы цвета грязной стали и широкие, белоснежные, по-брежневски торчащие вперед брови, а лицо расчерчивали крупные морщины, в которые намертво въелась не то грязь, не то очень темный загар. Вместо пиджака – коричневый свитер грубой вязки, на ногах – какие-то непонятные штаны в рубчик. И кашлял дед страшно, скрипуче и громко – собственно, из-за этого-то кашля они его и заметили.
Конечно, Ирку много раз предупреждали, чтобы она не разговаривала с чужими взрослыми, а то оглянуться не успеет, как запихнут в машину – и привет. Но, во-первых, никакой машины поблизости не наблюдалось, не заехала бы она в сквер, а во-вторых, дело происходило совсем рядом со школой, где все чужие взрослые неизменно оказывались либо учителями, либо чьими-то родителями – уж это Ирка к началу второго класса прочно усвоила. Да и дед, откашляв, показался ей вовсе не страшным, а скорее, растерянным и жалким. А старикам, вообще-то, нужно помогать.
- Вы кого-то ищите, да? – спросила Ирка. – Вы чей-то дедушка?
Вместо ответа старик замотал головой так, что его редкие седины взметнулись и опали, показав гладкую зеленоватую кожу между волосами.
Значит, ничей. В их дворе жила одна ничья бабушка – целыми днями сидела на лавочке под тополем и вязала крючком кружевные салфетки из тонкой, слегка пожелтевшей белой пряжи. Иногда Ирка, выходя на прогулку со своим сиамским котом, присаживалась рядышком и заводила беседу, но Француз спокойно сидеть не желал – так и норовил вырваться и забиться под машину, залезть на дерево или погнаться за птичкой, так что узнать, зачем старушке столько салфеток, до сих пор не удалось.
Но то была знакомая, соседская бабушка. А что делать с этим чужим ничьим дедом, который и уходить по своим делам не желал: стоял, смотрел, как потерявшийся пёс? Прямо под его носом становиться на коленки и собирать жёлуди как-то неловко… И Ирка решила использовать безотказный способ, который всегда применяла, когда Димка с третьего этажа приходил к ней поиграть и засиживался до полного надоедания.
- Простите, - вежливо сказала она, - Вам уже, наверное, домой пора?
- Пора, это уж точно, пора, - вздохнул старик. – Знать бы еще, куда…
- То есть Вы потерялись? – уточнила Ирка.
То, что пенсионеры иногда теряются, она тоже знала. Вон, Витькина бабушка вышла как-то раз за хлебом – и нашли ее только на вторые сутки, в больнице, на другом краю города.
- А где Вы живёте?
- Так знал бы, где, разве б заплутал? – как-то скованно развел руками страшный дед. – Домов-то тут много – и все одинаковые…
Когда потеряешься, полагалось рассказать об этом милиционеру. Но никаких милиционеров поблизости не было, да и, если честно, Ирка их побаивалась, зная, что главная обязанность людей в форме – арестовывать и сажать в тюрьму. Можно было бы обратиться за помощью к пацанам, но они явно струсили: Борька сидел на корточках, полускрытый кустом и преувеличенно-старательно собирал жёлуди, а Сережка прислонился к забору музыкалки, делая вид, что следит за семиклассницами, несущими футляры со скрипками и дурацкие папки на тесемочках. Тогда Ирка просто молча принялась разглядывать старика – и углядела.
- Дедушка, так у Вас же свитер шиворот-навыворот одет!
- Как это? Где? – всполошился тот.
- Ну, вот смотрите: сбоку шов наружу, и нитка торчит.
- Ах ты неладная! Вот же напасть! – и старик засуетился, прямо на их глазах, не стесняясь, стянул с себя свитер, под которым обнаружилась смешная белая рубаха с завязочками у горла и на рукавах, вывернул его и напялил вновь с таким довольным видом, что казалось, будто даже морщины на его лице слегка разгладились.
- Ну, спасибо тебе, маленькая, - с чувством сказал он и протянул, было, корявую ладонь погладить Ирку по голове, но та сделала быстрый осторожный шажок назад.
- Ладно, - опять деревянно развел он руками. – Ты уж в гости заходи при случае. Здесь я, рядом.
Дальше всё произошло, как в какой-нибудь старой, черно-белой киношной сказке: старик сделал несколько шагов по направлению к мощному узловатому дубу, прислонился лбом к его коре и неуловимо глазу слился с деревом, исчезнув без следа.
Сухой бурый лист спланировал с ветки и упал прямо на Иркину макушку. От неожиданности она едва не вскрикнула, вздрогнула, пакет вырвался из ее пальцев, и желуди немедленно раскатились по жухлой траве.
- Ну, сме-елая… - восхищенно протянул Борька, а Сережка отлепился, наконец, от забора и протянул ей свой мешок:
- На, возьми. Я себе еще насобираю.
- Нет, - сказала Ирка, - Ты мне чистых набери, а то вдруг всё-таки не для свиней.
